Пётр Чейгин

Что же смертного, брат? Что же смертного ты мне расскажешь?

На Крещенье зима объявила горчичный фантом. Распахнулась болезнь, наш отец все сидит, не приляжет, кашель-камень кружит, дом обходит, редеющий дом.

О природе бровей догадайся — не выложит Боже. Смерть — любое число, а его календарь не найдет. Флейтик в лае застрял, Кайрос дергает вожжи, бег смягчает нарочно... Что такое? Скажи? — Снег идет.

Есть начальная песня, добиблейский фонарь, знак пустыни. Ей сказать, да из детского сна не достать. Обнищала зима, еле-еле наклянчит на иней. Кайрос саночки рвет, ветер носится, не удержать.

Удержу, говорю. Даже если воронья семерка оборвет небосвод и на скатерть положит металл... Все молчит наш отец, все печалится маятник мертвый. Что же смертного, брат, ты расскажешь, а я передам?

Третье поколение по скворечникам селилось, тюрю ело.

По еловым отдаленьям по стволам сидело, кукарекало. А в четвертом был дурак. Ну-у дурак.

Муравьиный спирт не лил. Думал.

И в ночи, и в белый день не спал. На березовой хрустинке рисовал.

Слово строил.

Да и смерть избрал лихую — сгорел.

И по трем дорогам ветер вывел прах. На развилке был поставлен храм.

Слово Бог взял.